Неточные совпадения
Татьяна то вздохнет, то охнет;
Письмо дрожит в ее руке;
Облатка розовая сохнет
На воспаленном
языке.
К плечу головушкой склонилась.
Сорочка легкая спустилась
С ее прелестного плеча…
Но вот уж лунного луча
Сиянье гаснет. Там долина
Сквозь пар
яснеет. Там поток
Засеребрился; там рожок
Пастуший будит селянина.
Вот утро: встали все давно,
Моей Татьяне всё равно.
Роясь в легком сопротивлении шелка, он различал цвета: красный, бледный розовый и розовый темный; густые закипи вишневых, оранжевых и мрачно-рыжих тонов; здесь были оттенки всех сил и значений, различные в своем мнимом родстве, подобно словам: «очаровательно» — «прекрасно» — «великолепно» — «совершенно»; в складках таились намеки, недоступные
языку зрения, но истинный алый цвет долго не представлялся глазам нашего капитана; что приносил лавочник, было хорошо, но не вызывало
ясного и твердого «да».
У нас ведь так: полижут
языками желчную печень его превосходительства Михаила Евграфовича Салтыкова, запьют горечь лампадным маслицем фабрики его сиятельства из
Ясной Поляны и — весьма довольны!
— Аз не пышем, — сказал он, и от широкой, самодовольной улыбки глаза его стали
ясными, точно у ребенка. Заметив, что барин смотрит на него вопросительно, он, не угашая улыбки, спросил: — Не понимаете? Это — болгарский
язык будет, цыганский. Болгаре не говорят «я», — «аз» говорят они. А курить, по-ихнему, — пыхать.
Ушел. Коротко, точно удар топора, хлопнула дверь крыльца. Минутный диалог в прихожей несколько успокоил тревогу Самгина. Путешествуя из угла в угол комнаты, он начал искать словесные формы для перевода очень сложного и тягостного ощущения на
язык мысли. Утомительная путаница впечатлений требовала точного,
ясного слова, которое, развязав эту путаницу, установило бы определенное отношение к источнику ее — Тагильскому.
Наконец Саброски, вздохнув глубоко и прищурив глаза, начал говорить так тихо, как дух, как будто у него не было ни губ, ни
языка, ни горла; он говорил вздохами; кончил, испустив продолжительный вздох. Кичибе, с своей улыбкой, с
ясным взглядом и наклоненной головой, просто, без вздохов и печали, объявил, что сиогун, ни больше ни меньше, как gestorben — умер!
Может, грамматически речь его и вышла правильнее на немецком
языке, но
яснее и определеннее она не стала.
— Ты паскудник, — горячится, в свою очередь, последний, — тебе этого не понять! Ты все на свой
ясный паскудный
язык перевести хочешь! Ты всюду с своим поганым, жалким умишком пролезть усиливаешься! Шиш выкусишь — вот что! «Почва» не определяется, а чувствуется — вот что! Без «почвы» человек не может сознавать себя человеком — вот что! Почва, одним словом, это… вот это!
Милая О… Милый R… В нем есть тоже (не знаю, почему «тоже», — но пусть пишется, как пишется) — в нем есть тоже что-то, не совсем мне
ясное. И все-таки я, он и О — мы треугольник, пусть даже и неравнобедренный, а все-таки треугольник. Мы, если говорить
языком наших предков (быть может, вам, планетные мои читатели, этот
язык — понятней), мы — семья. И так хорошо иногда хоть ненадолго отдохнуть, в простой, крепкий треугольник замкнуть себя от всего, что…
— Каким это
языком? Простым и
ясным?
Сказать вслух — вышло бы
ясный вздор, а ворчать, все нелепое изливается через
язык, — и не заметишь ни сама, ни другие несвязности, противоречий, ненужности всех этих слов.
Он не сомневался, что найдет в приятеле Шалонского поседевшего в делах, хитрого старика, всей душой привязанного к полякам; а вместо того видел перед собою человека лет пятидесяти, с самой привлекательной наружностью и с таким простодушным и откровенным лицом, что казалось, вся душа его была на
языке и, как в чистом зеркале, изображалась в его
ясных взорах, исполненных добросердечия и чувствительности.
— Ей-богу, Марфа Андревна, — начал божиться, покинув Ваську, Тараска; но Васька живыми и
ясными доводами сейчас же уличил Тараску, что он не один ел господский мед, что Акулина-прянишница прежде дала ложку меду ему, Ваське, а потом Тараске и притом еще Тараске пол-ложки прибавила да сказала: ешь пирог с грибами, а
язык держи за зубами, — никому, что обсластился, не сказывай.
Что сказали бы о том человеке, который, собираясь заняться математикой, потребовал бы вперед
ясного изложения дифференцирования и интегрирования, и притом на его собственном
языке?
А для того, чтоб перейти во всеобщее сознание, потеряв свой искусственный
язык, и сделаться достоянием площади и семьи, живоначальным источником действования и воззрения всех и каждого, — она слишком юна, она не могла еще иметь такого развития в жизни, ей много дела дома, в сфере абстрактной; кроме философов-мухаммедан, никто не думает, что в науке все совершено, несмотря ни на выработанность формы, ни на полноту развертывающегося в ней содержания, ни на диалектическую методу,
ясную и прозрачную для самой себя.
— Что ни говори, а кровь много значит. Его мать была удивительная, благороднейшая, умнейшая женщина. Было наслаждением смотреть на ее доброе,
ясное, чистое лицо, как у ангела. Она прекрасно рисовала, писала стихи, говорила на пяти иностранных
языках, пела… Бедняжка, царство ей небесное, скончалась от чахотки.
Правда, оно совершенно парализует ноги, лишает жесты их обычной выразительности и делает неповоротливым
язык, но голова остается все время
ясной, а дух — веселым.
Я сейчас остановил и сконфузил их, сказав им, что во всех спорах первым условием должно быть
ясное понимание
языка, которым говорят говорящие, что их
язык для меня китайский, и в доказательство повторил некоторые их выражения.
И долго молча плакала она.
Рассыпавшись на кругленькие плечи,
Ее власы бежали, как волна.
Лишь иногда отрывистые речи,
Отзыв того, чем грудь была полна,
Блуждали на губах ее; но звуки
Яснее были слов… И голос муки
Мой Саша понял, как
язык родной;
К себе на грудь привлек ее рукой
И не щадил ни нежностей, ни ласки,
Чтоб поскорей добраться до развязки.
Много способствовало к
ясному пониманию то обстоятельство, что Фукс читал по Блуменбаху [Блуменбах Иоганн Фридрих (1752–1840) — немецкий естествоиспытатель.], печатные экземпляры которого на русском
языке находились у нас в руках.
Но нет-нет, а вдруг отколь ни возьмись — налетит хмара темная, потускнеет
ясный взор отца горемычного, замлеет говорливый
язык, и смолкнет Патап Максимыч, вспоминая красотку свою ненаглядную, покойницу Настю-голубушку, и слеза, что хрусталь, засверкает на ресницах его…
И чтобы понять
яснее, в чем было это различие, я спросил себя: что значит слово «ближний» и слово «враг» на евангельском
языке?